Ассирийские танки у врат Мемфиса - Страница 3

Я кивнул своему ливийцу.

– Объясни ему, Иапет.

– Слушаю твой зов, чезу. – Иапет повернулся к Хайлу, отбросил с лица рыжие пряди. – Вижу, сын осла, ты в пустыне не бывал. Нет, не бывал! Дрался, наверное, в Сирии, где куда ни плюнь – город, а в нем – вино и бабы. Так?

– Ну, так, – подтвердил Хайло, наливаясь злой кровью. – В Сирии был, в Финикии и еще у этих… – он покосился на Давида, – у еудеев. И что с того?

– До Реки двадцать сехенов, а до Лазурных Вод еще больше. Без запасов не дойдешь. Пища нужна, оружие, бурдюки с водой… Может, ты припрятал пару? И еще корзину фиников?

– Двадцать сехенов я пройду за пять дней без жратвы и воды, – буркнул Хайло. – Пройду, ежели с компанией.

Иапет прищурился.

– Я пройду за семь, если будет вода. Но я – из живущих в пустыне, и гнев Ра меня не пугает. А ты, жирный бегемот, сдохнешь от жары и жажды на третий день, а на четвертый превратишься в мумию. Это я тебе говорю, Иапет ливиец, родившийся в песках.

Багровые щеки Хайла поблекли. Хоть он служил за Синаем, но с ливийцами наверняка встречался, их среди наемников не меньше трети. А если встречался, то знал: о пустыне с ливийцем не спорят. Так что, проглотив «сына осла» и «бегемота», он с надеждой уставился на меня.

– А ты что скажешь, воевода?

– Я скажу, что нужно ждать. Мед – во рту терпеливого.

– Примешь ли в свою дружину?

– Приму, если обещаешь повиноваться.

Хайло собрался с мыслями, поднатужился и выдал традиционную клятву:

– Обещаю слушать твой зов, семер! Сукой буду и пусть без погребения останусь, если лгу! – Затем, поднявшись, он добавил: – Буду слушать тебя как отца родного. В том не сомневайся, воевода.

Он начал спускаться в карьер, к своей волокуше. На его плечах и огромной спине бугрились мышцы, светлые волосы припорошила пыль. Глядя ему вслед, я поинтересовался:

– За что сидит, лишенцы?

– Неподчинение офицеру, семер, – доложил Пуэмра. Сам-то он сидел за богохульство, за то, что имя фараона всуе помянул. Серьезная статья!

– Значит, неподчинение… А конкретнее?

– Спор у них вышел, семер, то ли из-за бабы, то ли из-за пива, – уточнил Нахт, переглянувшись с Пауахом. – После битвы при Кадеше.

Значит, три года в каменоломне, подумал я. Однако не сломался, не отчаялся! Крепкий парень! Хотя сказано: под плетью и лев будет танцевать…

Грохнул барабан, завопили халдеи, засвистел бич проклятого Балуло. Полуденный отдых закончился.

* * *

Когда ладья Ра встает над восточным краем земли, мы вылезаем из бараков на построение. Семь бараков из камыша и восьмой, деревянный, для охранников, стоят квадратом, а между ними – утоптанный плац. Триста двенадцать потерявших честь выстраиваются в длинную шеренгу, Саанахт идет вдоль строя, Бу, старший халдей, выкрикивает имена и какие за кем провинности. Саанахт думает, определяет наказания, писец Сетна заносит их в папирус. Рука Саанахта щедра: этому – тридцать ударов бичом, тому – двадцать, этого – подвесить к столбу на солнцепеке, того – бить палкой и послать на чистку нужников.

У входа в каждый барак – длинная лента пожелтевшего полотна с надписью. Шесть сделаны иератическим письмом: «Закон фараона строг, но справедлив», «Фараон дунет в Мемфисе, согнутся кедры в ливанских горах» – и остальное в том же духе. Две надписи торжественные, и потому выполнены иероглифами. Одна оповещает: «Слава великому фараону Джосеру Двадцать Первому, да живет он вечно!»; другая гласит: «Жизнь, здоровье, сила пресветлому владыке, наместнику Гора на земле!». Но больше всех мне нравится надпись при моем бараке: «Благодари Амона, что не попал за Пятый порог». Я благодарю. Молча, пока бьют и секут провинившихся. Для боевых офицеров и солдат – привилегия: деревяшка в зубы, если хотят выказать мужество и не вопить. Остальные, всякие жрецы, повара да интенданты, орут и кусают землю.

Солнечная ладья поднимается, и мы возносим хвалу великому богу Амону-Ра, ликующему на небосклоне. Затем поем боевую песню, что укрепляет сердце. Нынче, во время войны с Ассирией и сопутствующих ей неудач, поем гимн, сложенный жрецом Пентуэром еще в период первого ассирийского нашествия:

Вставай, страна Амона-Ра,
Вставай на смертный бой,
С заразой ассирийскою,
С проклятою ордой!
За фараона и Амона,
За пирамиды и Иcиду,
За храмы богов,
За священных быков
Режь и бей,
Кровь не жалей!
Мы честь свою не посрамим,
Рамсес нас поведет.
От стен Мемфиса на Синай
Начнется наш поход.
За фараона и Амона,
За пирамиды и Иcиду,
За храмы богов,
За священных быков
Режь и бей,
Кровь не жалей!

Гимн не совсем отвечает случаю – чести у нас уже не осталось. Честь, воинские звания и боевые награды отнял у нас закон фараона Джо-Джо, который строг, но справедлив. Иные в этом сомневаются, но про себя, так как за сомнения можно встать перед расстрельной командой и схлопотать в лоб горячий «финик». Другие же лишенцы, несмотря на строгий приговор, преданы династии как жуки-скарабеи навозной куче. Их можно отправить за Пятый порог, но и там, разлагаясь заживо в рудничном мраке, они будут славить великого Джо-Джо, мудрого, как сам Тот, и мощного, как бык Апис.

После гимна мы шагаем к котлам с луковой похлебкой, а по дороге плюем на чучело презренного Ххера – Синаххериба, царя ассирийского. Он, должно быть, сидит в Ниневии, в своем дворце, жрет что-нибудь повкуснее луковой похлебки и не знает, что оплеван от макушки до пят. В Нубийской пустыне на него плюют, и в Ливийской, что называется еще Сахара, плюют на лесоповале в джунглях Куша и в рудниках за Третьим, Четвертым и Пятым порогами, в копях Синая и в болотах Дельты – везде и всюду, где трудится подневольный люд, коего в нашей державе многие тысячи. Места разные, но порядок один: не плюнешь, будешь без похлебки.